Так, уже в примитивных родо-племенных устройствах начало постепенно происходить разделение труда. Знания и умения одного человека было недостаточно для того чтобы произвести "качественный" продукт. Но закроем пыльные страницы переписанных историй, забудем историю написанну историей, оставим историю для истории исторического письма.
Сегодня мы будем говорить не о разделении труда, хотя именно это первое, что приходит в голову, при виде имени прекрасной и субверсионной в своем веке прошлой, мертвой и потому уже безсмертной британской группы Joy Division.
Joy Division – разделение радости, и дальнейшая работа перколатора нашего сердца, меморизатора нашего тракторного мозга будет оправдывать тезис вынесенный ранее, а именно, – механизмами какой связи, транзисторами какой речи перекликаются и взаимопритираются 'разделение труда' и 'разделение радости'.
Здесь, в этом одномерном плоском пространстве чистого листа, голос автора намеревается сказать что прямопропоциональная связь между двумя неизбежна и глубинно необходима.
Joy Division разделял радость трудом музыкального мастерства, а также повторением одних и тех же звуков, одних и тех же знаков, одних и тех же созвучий, одних и тех же слов.
Теория многократных повторений одного и того же доказывает радикальную разнобежность между коммуникативной речью и речью артистической, между экономией слов в быту и частой неэкономностью слов в поэме, между упрощающей экономией (принципом экономики) и отстранеющим, разоблачающе, и так подталкивающим воспринять значение наново, искусством.
Разделение труда – шаг к экономическому прогрессу, улучшени средств производста, улучшени товара, развити вкуса. А для чего? Зачем? Для немедленно-пресыщенного удовлетворения чужого желания внутри меня, для того чтобы получить немедленну радость, вечнорайское наславдение, шоколадку баунти. Развитие средств, качество продукта, спрос, спрос, спрос.
Потребительские способности, возвышенные к статусу потребностей, всегда больше производительских возможностей. Я сьем все. Десять сникерсов, двадцать сникерсов, тридцать три богатырских сникерса. Сникерсы вкусны, их всегда мало, мне их всегда не хватает. Производите, клепайте, шейте, варите.
Я хочу иметь машину варящую кофе, фильтр для воды, мороженый аппарат, холодильник – сохранить и приморозить на завтра прекрасный труд производственных средств, гриль, дрель, тостер и золотой унитаз чтобы с чувством эстетического наслаждения и временного аборта телесной ноши-желания спустить утилизированный труп-отход потребления в комунну канализационных труб. "Я хочу иметь", а значит, у меня нету, мне не хватает.
Говорю я не когда мне хочется, а только когда я хочет. Дать другому знать о его собственном (цель рекламы) или о моем собственном желании (эффект рекламы) – истинный смысл прекрасной речи. Упрощенно и радикально, что бы не говорилось все означает я хочу, даже если каждое предложение увешанно вспомогательной фразой "я хочу сказать что...".
Это не открытие Америки, сказать что само желание отвергнуть желающее тело (тело! а не), желание отвергнуть само желание желать – есть реакционным диалектическим ответом на присутствие неизбежности желания желать.
Желать смерти это желать смерти. Теперь сложнее и сложнее понять, как убиващий себя может убить себя без причины. Он это сделал, но не волнуйтесь, причина смерти будет найдена, хотя бы для протокола.
Отвержение делает явным то, что отвергается, и, кроме того, пытается найти отвержимое, понизить его к месту, форме, содержанию, причине, смыслу. Итак, романтическое желание отринуть/покинуть мир родилось в самом мире который будет отринут. Но где же искусство?
Если искусство, в отличие от рекламных роликов, часто не нацелено рассказать нам что мы на самом деле желаем, в перверзионных его проявлениях, в преувеличенных повторах искусство может показать нам что мы не желаем. Здесь находится первое оличие "разделения радости" от ведущего к немедленной радости "разделения труда".
Разделение самой радости происходит после разделения труда. Что же тогда такое искусство? Это радость десктрукции, радость найденная в расчленении радости? Свобода, найденная в отсутствии цели разговора, или в показывании что ежедневный разговор бесцелен? Каковы бы ни были футурисическо-поэтические старания узнать музыку в скрежете индустриального металла, Joy Division показывает что такая "музыка" слишком случайна, для того чтобы быть музыкой.
Радость истекает из осознанного и систематического разделения (расчленения) радости, полученной от благ потребления, от воображаемого понимания желаний и от попытки погасить желание удовлетворением. Радость разделения это отказ от радости, но даже таковой отказ есть простой отсрочкой.
Впрочем, работа группы Joy Division всегда может быть прочитана как отказ от радования и любования тем, что было до них. А до них был недавно ставший "классическим" рок, прекрасные мьюзиклы, скороиспекаемая американская мечта, где всем хорошо, солнце светит ярко и не припекает.
Фантазия нужна в периоды великих депрессий и фантазия нужна там, где ее воплощение невозможно. Смена фантазии фантазией, искусства искусством революционна; любое из движений не избежало коммерциализации, коммодизации, обесценивания, утилизации.
Характеризируя звездные феномены 70-х, хочется сказать что артистическо-музыкальные движения унаследовали много от авангарда и еще не успели полность войти в проем эпохи постмодернизма.
О чем говорит вам имя группы Interpol, плывущей в русле старого и делающей старое новым. Аксиологические подьемы, семиотика, смена ценностей, вчера старое сегодня новое. Interpol – некая гипотетическая организация лиц, которые есть везде и нигде, они неизвестны, но они ищут и продуктивно находят. Попахивает параноидальным знанием о том, что есть кто-то неизвестный ищущий, кто именно – никто именно не знает.
Эта же параноя усиливается в клипах, в которых солист группы Interpol появляется на всех экранах, во всех местах, расположенных среди развалин площадей, в джунгле индустриальных трущоб. Он вещает не в народ, – площади пусты. Нет никого, кому адресована его песня, и в то же время, она адесована всем, ее слова повторяют многие, стараясь занять место именно того всевидящего экранного лица, всепроникающее вещание которого неостановимо.
Песня артистов постмодерна – роза никому, а поэтому каждому. Хорошо спетая песня как и слово "я", относится к тому, кто его произносит, становится сразу я говорящего и говорящее я.
Все мониторы не разобьешь, а говорящее в каждом. Разбивая мониторы не раздавить лица, ибо все его только носит, только показывает и означает, но ничто его не содержит. Всевещаюший образ, как и постмодернизм везде и нигде, нигде и повсюду, но эта уже другая сказка.
Как сказал сам Пол, солист группы Interpol, название группы происходит из травматического ювенильного детства, в котором Пола обидел некий товарищ, заменяя его конкретное имя, именем столь неконкретной организации. Все уходит в детство, но, как показывают даже самые изящные клипы, детство никуда не уходит; оно разыграно здесь и сейчас, прямо или косвенно.
No Miracle – America
Сегодня мы будем говорить не о разделении труда, хотя именно это первое, что приходит в голову, при виде имени прекрасной и субверсионной в своем веке прошлой, мертвой и потому уже безсмертной британской группы Joy Division.
Joy Division – разделение радости, и дальнейшая работа перколатора нашего сердца, меморизатора нашего тракторного мозга будет оправдывать тезис вынесенный ранее, а именно, – механизмами какой связи, транзисторами какой речи перекликаются и взаимопритираются 'разделение труда' и 'разделение радости'.
Здесь, в этом одномерном плоском пространстве чистого листа, голос автора намеревается сказать что прямопропоциональная связь между двумя неизбежна и глубинно необходима.
Joy Division разделял радость трудом музыкального мастерства, а также повторением одних и тех же звуков, одних и тех же знаков, одних и тех же созвучий, одних и тех же слов.
Теория многократных повторений одного и того же доказывает радикальную разнобежность между коммуникативной речью и речью артистической, между экономией слов в быту и частой неэкономностью слов в поэме, между упрощающей экономией (принципом экономики) и отстранеющим, разоблачающе, и так подталкивающим воспринять значение наново, искусством.
Разделение труда – шаг к экономическому прогрессу, улучшени средств производста, улучшени товара, развити вкуса. А для чего? Зачем? Для немедленно-пресыщенного удовлетворения чужого желания внутри меня, для того чтобы получить немедленну радость, вечнорайское наславдение, шоколадку баунти. Развитие средств, качество продукта, спрос, спрос, спрос.
Потребительские способности, возвышенные к статусу потребностей, всегда больше производительских возможностей. Я сьем все. Десять сникерсов, двадцать сникерсов, тридцать три богатырских сникерса. Сникерсы вкусны, их всегда мало, мне их всегда не хватает. Производите, клепайте, шейте, варите.
Я хочу иметь машину варящую кофе, фильтр для воды, мороженый аппарат, холодильник – сохранить и приморозить на завтра прекрасный труд производственных средств, гриль, дрель, тостер и золотой унитаз чтобы с чувством эстетического наслаждения и временного аборта телесной ноши-желания спустить утилизированный труп-отход потребления в комунну канализационных труб. "Я хочу иметь", а значит, у меня нету, мне не хватает.
Говорю я не когда мне хочется, а только когда я хочет. Дать другому знать о его собственном (цель рекламы) или о моем собственном желании (эффект рекламы) – истинный смысл прекрасной речи. Упрощенно и радикально, что бы не говорилось все означает я хочу, даже если каждое предложение увешанно вспомогательной фразой "я хочу сказать что...".
Это не открытие Америки, сказать что само желание отвергнуть желающее тело (тело! а не), желание отвергнуть само желание желать – есть реакционным диалектическим ответом на присутствие неизбежности желания желать.
Желать смерти это желать смерти. Теперь сложнее и сложнее понять, как убиващий себя может убить себя без причины. Он это сделал, но не волнуйтесь, причина смерти будет найдена, хотя бы для протокола.
Отвержение делает явным то, что отвергается, и, кроме того, пытается найти отвержимое, понизить его к месту, форме, содержанию, причине, смыслу. Итак, романтическое желание отринуть/покинуть мир родилось в самом мире который будет отринут. Но где же искусство?
Если искусство, в отличие от рекламных роликов, часто не нацелено рассказать нам что мы на самом деле желаем, в перверзионных его проявлениях, в преувеличенных повторах искусство может показать нам что мы не желаем. Здесь находится первое оличие "разделения радости" от ведущего к немедленной радости "разделения труда".
Разделение самой радости происходит после разделения труда. Что же тогда такое искусство? Это радость десктрукции, радость найденная в расчленении радости? Свобода, найденная в отсутствии цели разговора, или в показывании что ежедневный разговор бесцелен? Каковы бы ни были футурисическо-поэтические старания узнать музыку в скрежете индустриального металла, Joy Division показывает что такая "музыка" слишком случайна, для того чтобы быть музыкой.
Радость истекает из осознанного и систематического разделения (расчленения) радости, полученной от благ потребления, от воображаемого понимания желаний и от попытки погасить желание удовлетворением. Радость разделения это отказ от радости, но даже таковой отказ есть простой отсрочкой.
Впрочем, работа группы Joy Division всегда может быть прочитана как отказ от радования и любования тем, что было до них. А до них был недавно ставший "классическим" рок, прекрасные мьюзиклы, скороиспекаемая американская мечта, где всем хорошо, солнце светит ярко и не припекает.
Фантазия нужна в периоды великих депрессий и фантазия нужна там, где ее воплощение невозможно. Смена фантазии фантазией, искусства искусством революционна; любое из движений не избежало коммерциализации, коммодизации, обесценивания, утилизации.
Характеризируя звездные феномены 70-х, хочется сказать что артистическо-музыкальные движения унаследовали много от авангарда и еще не успели полность войти в проем эпохи постмодернизма.
О чем говорит вам имя группы Interpol, плывущей в русле старого и делающей старое новым. Аксиологические подьемы, семиотика, смена ценностей, вчера старое сегодня новое. Interpol – некая гипотетическая организация лиц, которые есть везде и нигде, они неизвестны, но они ищут и продуктивно находят. Попахивает параноидальным знанием о том, что есть кто-то неизвестный ищущий, кто именно – никто именно не знает.
Эта же параноя усиливается в клипах, в которых солист группы Interpol появляется на всех экранах, во всех местах, расположенных среди развалин площадей, в джунгле индустриальных трущоб. Он вещает не в народ, – площади пусты. Нет никого, кому адресована его песня, и в то же время, она адесована всем, ее слова повторяют многие, стараясь занять место именно того всевидящего экранного лица, всепроникающее вещание которого неостановимо.
Песня артистов постмодерна – роза никому, а поэтому каждому. Хорошо спетая песня как и слово "я", относится к тому, кто его произносит, становится сразу я говорящего и говорящее я.
Все мониторы не разобьешь, а говорящее в каждом. Разбивая мониторы не раздавить лица, ибо все его только носит, только показывает и означает, но ничто его не содержит. Всевещаюший образ, как и постмодернизм везде и нигде, нигде и повсюду, но эта уже другая сказка.
Как сказал сам Пол, солист группы Interpol, название группы происходит из травматического ювенильного детства, в котором Пола обидел некий товарищ, заменяя его конкретное имя, именем столь неконкретной организации. Все уходит в детство, но, как показывают даже самые изящные клипы, детство никуда не уходит; оно разыграно здесь и сейчас, прямо или косвенно.
No Miracle – America
ІА "Вголос": НОВИНИ